Поздравление с юбилеем Абашкина В.А. с 90-летним юбилеем

Поздравляем с Юбилеем Абашкина Василия Александровича, полковника милиции в отставке, заместителя начальника УВД

Из книги Евгения Кондрухина «Одержимость»

АБАШКИН Василий Александрович,
полковник милиции, заместитель начальника УВД

Родился 13 января 1927 года в селе Вязоли Тамбовской области в семье крестьянина.

В декабре 1944 года Василий Абашкин был призван служить в Совет­скую Армию под Ленинградом, а в 1945 году дальнейшую службу проходил в конвойном полку г. Таллинна. Там же поступил в школу милиции и по распределению был направлен в УВД г. Куйбышева.

С 1951 года Василий Абашкин начал работать в органах милиции стар­шим сыщиком в поселке Запанском, а в 1959 году, получив среднее образо­вание, поступил учиться в Высшую школу милиции МВД СССР.

Успешно закончив ВШ МВД, Василий Абашкин возглавил уголовный розыск Ленинского РОВД г. Куйбышева, а в 1962 году его назначают на­чальником ГОВД в г. Ставрополь-на-Волге.

В 1968 году Василия Александровича назначают заместителем начальника ГОВД г. Тольятти, а с 1973 года его переводят первым замести­телем начальника УВД г. Тольятти.

В 1982 году Абашкин Василий Александрович ушел на заслуженный отдых.

Василий Александрович награжден боевыми наградами 3-х степеней МВД, многочисленными грамотами.

Жена — Ольга Викторовна, двое сыновей и трое внуков.

Не так часто выпадает удача, что­бы в одном лице увидеть весь коло­рит мужицкой значимости во всех от­ношениях. Речь его не лишена юмо­ра, изящности. И как у выходца из крестьянском среды, она насыщена многочисленными афоризмами, по­словицами и поговорками. Она то представляется деревенской краса­вицей и влечет за собой, заворажи­вает, то степью стелется в юношес­ком восприятии довоенных лет, то полевой страдой — все для фронта, все для победы во имя жизни.

«Работали словно ломовые ло­шади, практически все сельскохо­зяйственные работы выполняли вручную», — вспоминает о годах во­енного времени Василий Абашкин.

Более тридцати пяти лет Васи­лий Александрович проработал в органах внутренних дел, казалось бы, милицейская поступь должна стать доминирующей для Главного сыщика, его мировоззренческого взгляда, ан нет! Прежде всего свои судьбоносные шаги он отсчитывает с позиции высочайшей граждан­ской ответственности. Для него одинаково важны все направления общественного уклада, а милицей­ское направление одно из них. С бо­лью он говорит о порушенном дет­стве, о разоренных колхозах и сов­хозах.

Василий Александрович прида­ет первостепенное значение работе органов внутренних дел в новых ус­

ловиях. Он, как истинный патриот, отдавший свои лучшие годы борьбе с преступностью, не может быть сторонним наблюдателем мили­цейской жизни в минуты, когда она нуждается в помощи и защите. К этому его обязывают многолетний опыт, знания и честь настоящего Главного сыщика. Многочисленные интервью в средствах массовой ин­формации, встречи с руководителя­ми отделов и управлений, с личным составом говорят сами за себя.

О своей работе и работе своих товарищей Василий Александрович говорит с завидной ответственнос­тью, что работали во имя человека, по охране его законных прав и сво­бод, а не «общечеловеческих цен­ностей», во имя социалистической законности.

«Платили мало, но отчаявшихся в выборе своей профессии не было. Тот, кто срывался, был не продуктом времени, а скорее всего его отмо­розком, пусть если даже речь шла о единицах. Но они были», — говорит Василий Александрович.

За чистоту милицейских рядов Василий Александрович ратовал всегда и был убежден, что при при­еме на работу в органы внутренних дел в анкетных данных должна быть графа о прохождении тестов на до­броту, честность, верность присяге, чтобы избегать примеров, пороча­щих честь и славу милицейского мундира.

«В наше послевоенное время преступлений было не меньше, но они не носили столь откровенный, зловещий характер как по отноше­нию к обществу, так и закону. Мы имели возможность вступать в пси­хологические контакты с подозре­ваемыми, убеждать их в выборе правильного пути, находить одну из сотен, единственную тропинку к их душам, и как результат — раскаяние в содеянном.

Сыщик обязан быть психологом, хотя в настоящее время это звучит наивно и проблематично. Болезнь настолько прогрессирует, что выбо­ра у государства нет, как спешно принимать меры по спасению на­ции, ее генофонда...»

Василий Александрович вспо­минает один случай. Было соверше­но убийство. Задержан подозревае­мый, однако никаких доказательств его вины не было. Крепкий орешек попался. Чуть позже преступление было раскрыто, благодаря установ­ленному психологическому контак­ту с подозреваемым. Как позже он выразился, сыщики помогли грех с души снять, а то совсем было запу­тался. И таких примеров можно привести предостаточно.

Как-то один из уважаемых ра­ботников правоохранительных ор­ганов заметил, что милиция — это отраслевое, сугубо специфическое производство. Ничего подобного. Специфически, согласно установ­ленному образцу, можно подшивать странички уголовного дела. Зани­маться отпиской по надоедливым жалобам и заявлениям, выполнять обязанности статиста, давать обте­каемые интервью средствам массо­вой информации в строго установ­ленных рамках. Но для того, чтобы установить первопричину содеян­ного, провести исследование всех сторон и заполнить каждую стра­ничку содержанием сути содеянно­го, одних сугубо отраслевых знаний будет весьма недостаточно. По мет­кому выражению Василия Алексан­дровича, настоящий профессиона­лизм работников розыска состоит из многих слагаемых, и знаний в первую очередь.

По поступившему сообщению оперативная группа выехала на ме­сто предполагаемого убийства. Зрелище было ужасным. У стены на полу лежал труп мужчины с разруб­ленной лицевой частью головы. Первоначальное мнение специали­стов и судмедэкспертов было одно­значным — убийство.

Василий Александрович выслу­шал всех внимательно, задал во­просы специалистам, поинтересо­вался мнением опергруппы, но сам остался при своем мнении. Пока еще рановато распыляться.

Уже будучи дома, прогуливаясь с собачкой, он раз за разом прокру­чивал в голове эпизоды осмотра места происшествия. Не давали по­коя пиротехнические провода, раз­бросанные под столом, у стены. Ва­лялись остатки использованного

пиропатрона, почему-то отсутство­вали капельки крови там, где они непременно должны были быть, ес­ли предполагать, что злоумышлен­ник орудовал топором или иным орудием, похожим на топор. Кстати, таких орудий убийства обнаружить не удалось.

На следующий день свою вер­сию Василий Александрович решил проверить на практике, благо что определенные знания по электро­технике имелись да и Коля Зайцев, замечательный опер и товарищ, с его доводами согласился.

Результат превзошел все ожи­дания.

В этот же день Василий Алек­сандрович поделился своей верси­ей, что произошло не убийство, а самоубийство, и дал указание на проведение повторной судебно- медицинской экспертизы. Был при­глашен специалист из областного УВД. Разумеется, были те, кто скеп­тически относился к его версии. Они не допускали, что пиропатрон может рвануть с такой силой, если его подключить к электросети в 220 вольт.

Повторная экспертиза обнару­жила многочисленные костные ос­колки в полости рта и головы. Были дополнительно найдены кусочки пи­ротехнических проводов и остатки пиропатрона. Сомнений не было. Было совершено самоубийство, что собственно и подтвердилось при повторной экспертизе и осмотре места происшествия.

Раскрытию преступления по­могли знания электротехники, а так­же опыт и оперативная смекалка.

Знания — это тот первоисточ­ник, который приводит обыкновен­ного работника уголовного розыска к его высокому мастерству.

Наблюдательность, знание об­щественной жизни, возможных по­требностей различных слоев насе­ления и их адекватность позволяют правильно изучать личность.

Василий Александрович вспо­минает случаи из своей милицей­ской практики, когда вышеперечис­ленные знания привели к раскры­тию более десятка преступлений.

В городе появилась мошенница. Она легко входила в доверие к лю­дям, обманывала их и исчезала на некоторое время, чтобы вновь поды­скать подходящую жертву. Заявле­ния сыпались со всех уголков горо­да. Сыщики, как говорится в таких случаях, с ног сбились, а результатов никаких. Складывалось впечатление, что не сыщики, а она за ними следит и изучает их методы сыска. Что и го­ворить, мошенница действительно была умна, изобретательна.

Она с артистичным умением ме­няла внешность, что делало ее практически неузнаваемой. Благо­даря своему обаянию, красоте, изысканности, в поведении никто не мог в ней заподозрить злоумыш­ленницу. Поймать такую особу было делом не простым.

Однажды возвращаясь с женой из театра, Василий Александрович

заметил в салоне автобуса у окна одну молодую привлекательную да­му, которая читала вузовские учеб­ные пособия. Он присмотрелся — на студентку не похожа, выглядит старше, к тому же студенты народ более раскрепощенный. Да и одета незнакомка, прямо скажем, не по- студенчески, дорогая и изящная одежда подчеркивала ее строй­ненькую фигурку.

Предположение, что она могла быть женой состоятельного руково­дителя, опровергалось тем обстоя­тельством, что эти жены фактичес­ки не пользовались услугами обще­ственного транспорта, а в повсед­невной жизни одевались куда скромнее, нежели эта особа, хотя в вычурности им было не отказать, как и многим женам, имеющим хо­роший достаток. Настораживал еще один факт. Незнакомка неза­метно для окружающих с любопыт­ством всматривалась в пассажи­ров, когда на секунду-другую отры­валась от чтения. Если ей кто-либо был интересен, она чуточку припо­дымала голову, обнажая большой умный лобик, ее глазки искрились и, как бы против своей воли, мани­ли к знакомству. Прошло много лет, но Василий Александрович не скрывает восхищения той особой, недвусмысленно замечает, что на профессиональной сцене она была бы талантлива.

Проанализировав свои подо­зрения, Василий Александрович ре­шил задержать незнакомку и сопро­водил ее в ближайшее отделение милиции. По тому, как она нервни­чала, его подозрения усилились и не вызывали сомнений в причастно­сти к мошенничествам.

В памяти Василия Александро­вича уйма криминальных историй. Все они интересны и поучительны.

— Преступники не так уж глупы, как некоторые о них судят, — гово­рит он. — Есть среди них професси­оналы, таких голыми руками не возьмешь. Но и мы не лыком шиты...

В городе орудовала группа кар­манников, надо сказать, настоящие артисты. Работали «братки» вирту­озно, с выдумкой, за километр ви­дели, у кого что в кармане лежит. Бедноту не трогали.

Принимать некоторые профи­лактические меры против этой группы было бессмысленно. «Брат­ки», что называется, были народом не простым, да и возраст у них был не младенческий. Вася, самый младший, с 1926 года, а старший Зелек аж с 1917 года. С навыком и опытом у них так же было все в нор­ме. Рот не разевай, не успеешь ог­лянуться, вмиг окажешься пустым, как барабан. Однако сказать о не­возможности их исправления было бы совершенно неверно.

В карманниках настораживает не столь род их противозаконной деятельности, а нечто другое, зага­дочное и таинственное в их образе жизни. Складывается впечатление, что они живут в своем, только им понятном мире. Опустошение кар­манов у клиентов более всего напо­минает азартную игру, где цена про­игрыша — годы тюремного заклю­чения.

Сыщик должен постоянно ду­мать о раскрытии преступления, изобличении преступников, а в ито­ге об обеспечении мирной жизни гражданам. Чтобы покончить с «братками», решили сыграть по их правилам. Преимущество, конечно же, было у милиции. Во-первых, «братки» не могли знать о замыслах оперативников. Во-вторых, надо было быть умнее их по той простой причине, что на стороне милиции была правда, не говоря уже о десят­ках заявлений граждан.

По плану Абашкина были орга­низованы две оперативные группы из числа опытных оперов. Первая — для отслежки и передачи сигнала второй группе для окончательного захвата. Первая группа приоделась на манер «Братков» в дорогую и броскую одежду, пришлось некото­рое время репетировать, изучать их стиль поведения, общения и все те «братковские науки», по которым можно узнать карманников. Так и получилось. Первые дни и вечера прошли без особых результатов, но в один из вечеров удалось взять всю группу карманников с поличным на выходе у речного вокзала. Привели в отделение. Карманники увидели Абашкина в форме и глаза выпучи­ли: «Так вот кто нас отследил... За­маскировался под щипачей?»

В дальнейшем частенько прихо­дилось использовать подобный ме­тод в изобличении преступников.

НА ПРИЕМЕ

(рассказ)

Аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу. Мы судим о них только по результатам. Среди прочего нам изве­стно, что для человека, особенно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником. Всякая, хотя бы и нехитрая задача, высекающая искры из его таланта, ему приятна. Он обожает загадки, ребусы и кроссворды, об­наруживая в их решении проницательность, которая лицу заурядному представляется чуть ли не сверхъестественной. Решения аналитика, рож­денные проницательностью и душой, кажутся чудесами интуиции.

Искусство аналитика проявляется в его высоком умении размышлять, задавать уму больше полезных задач. Каких он только не делает для себя выводов и наблюдений! Его собеседник или противник, быть может, тоже, но перевес в этой обоюдной разведке зависит не столько от надежности выводов, сколько от качества наблюдения. Важно, конечно, знать, на что обращать главное внимание. Аналитик ничем себя не ограничивает. Он изучает лицо своего противника, следит за мимикой и делает уйму заклю­чений, подмечая все оттенки уверенности, удивления, торжества или доса­ды. Невзначай или необдуманно оброненное слово, растерянность, колеба­ния или боязнь — ничто не ускользает от якобы безразличного взгляда аналитика.

Это не трактат, а только несколько моих случайных наблюдений, кото­рые должны послужить предисловием к рассказу...

Василий Александрович Абашкин взял за жесткое правило регулярно вести прием граждан. Как депутат горисполкома и как начальник горотдела милиции. Посетителей у него всегда было предостаточно, он всех терпе­ливо выслушивал, тут же принимал решения, давал дельные советы. Случа­лось, что слишком нахальных и хитромудрых приходилось выпроваживать из кабинета прямиком в КПЗ.

Однажды я пришел к Абашкину по служебной надобности в неурочный час, потому что в приемной было полно граждан.

— Я главному прокурору так и написал: «Прошу жалобу рассмотреть без права передачи ниже рангом», — возмущался мужичок в широких три­ко с оттянутой вниз ширинкой, в сандалях на босую ногу. — А они, бюро­краты, вернули жалобу тому, на кого жалуюсь.

— Начальник милиции человек порядочный и справедливый, зря ты на него паровозом прешь, — заметил интеллигентного вида мужчина при гал­стуке и в шляпе.

— Чего же тогда он мою жену не призовет к ответу? Скалкой меня по башке огрела, до сих пор гудит.

— Видать, довел...

Я не стал дослушивать, за что мужичок схлопотал от жены скалкой, на­клонился к секретарше Светлане, очаровательному созданию с озабочен­ным личиком занятой Золушки, и шепнул ей на ушко, что мне нужно сроч­но переговорить с Василием Александровичем, чтобы согласовать с ним арест одного подонка. Она понимающе кивнула головой, вскочила со стула и юркнула в кабинет, по пути качнув обольстительной попкой, чем вызвала в голове сладкие, греховодные мысли.

Через минуту очаровашка вышла от начальника милиции, проворковала:

— Заходи... Шерлок Холмс, — и откровенно прыснула в ладошку.

Кабинет начальника городского отдела милиции был небольшим, но

уютным. Вдоль глухой стены стоял стол совещаний, облепленный стулья­ми, напротив громоздился шкаф с журналами «Советская милиция», запы­ленными книгами — трудами вождя. На стене висела чеканка железного Феликса Дзержинского с холодным рассудком и горячим сердцем, часы-хо­дики, которые постоянно бежали вперед, и карта города. На рабочем столе лежали несколько папок, бумага, канцелярский прибор с ручками, каранда­шами, телефон и двое братишек: УК и УПК.

Василий Александрович был одет в форму подполковника милиции, ко­торая ему очень шла. Мне он был глубоко симпатичен, с чисто русскими приятными чертами лица. Особенно нравились его светлые усы, всегда за­ботливо ухоженные, они придавали ему интеллигентность и какую-то не­растраченную доброту.

Да, он был интеллигентным человеком, который прежде всего включал в себя порядочность, ум и честность, преданность своему делу, я бы сказал, одержимость. Я никогда не слышал, чтобы Василий Александрович кричал на подчиненных, в ярости стучал кулаком по столу, он говорил всегда спокойным голосом, и в этом спокойствии чувствовалась внушительная сила, правота.

Не успел я открыть рот, чтобы доложить Абашкину о цели своего при­хода, в кабинет нагловато влетела молодая женщина, довольно-таки симпа­тичная. Она выразительно посмотрела в мою сторону, мол, при посторон­нем не могу говорить, а дело-то деликатное, интимное.

Я любопытной Варварой быть не хотел и вышел в приемную, решив за­одно покурить. Секретарша возилась с бумагами, она вскинула на меня цве­та спелой вишни глаза, и в ее взгляде я заметил шаловливые искорки.

«Интересно, о чем хочет довериться начальнику милиции та женщи­на? — невольно подумал я. — Ведь к нему женщины приходят с жалобами на изнасилование каким-нибудь маньяком, на хулигана супруга...»

Но об этом обычно не стесняются говорить при постороннем, гадал я, а она явно не хотела, чтобы я присутствовал. Значит, дело очень серьезное, раз нужда заставила прийти к Абашкину за помощью.

Когда я зашел, изрядно накурившись, в кабинете уже сидел мужчина в шляпе, он рассказывал Василию Александровичу свою невеселую историю:

— Вы ей не верьте, милиция умышленно меня задержала, они были в сговоре с преступницей...

— A-а, Евгений, проходи, — перебивая мужчину, обратился ко мне Васи­лий Александрович. — На ловца и зверь бежит... Посиди, послушай Востри­кова и мотай на ус.

— Я же безусый.

— Не остри, — заметил Абашкин. — Дело серьезное, и тебе придется им заниматься.

— Хорошо, посижу, — согласился я.

— Продолжайте, — велел Абашкин мужчине.

Семен Кириллович Востриков жил в трехкомнатной квартире один- одинешенек. Жена умерла четыре года назад, сын умотал за границу и наве­дывался от случая к случаю.

Долгое время Востриков работал в исполкоме заместителем, а когда его за какую-то провинность турнули из исполкома, он оказался не у дел. Руко­водящей должности уже не предлагали, физической работы он чурался, по­лагая, что рожден только руководить и ни в коем случае не махать совковой лопатой, с ней быстро ноги протянешь.

Крепко подумав и взвесив свои умственные способности, Востриков через бывшую секретаршу раздобыл надежных молоденьких девок и ор­ганизовал в квартире тайный притон. Все условия к этому имелись: большая квартира, изолированная от соседей отдельным входом, теле­фон, широкая кровать, на которой когда-то занимались любовью с же­ной.

Надюшка, так звали секретаршу, проявила бурную деятельность. Бес­престанно вызванивая, в считанные дни она заимела длинный список адре­сов и номера телефонов богатеньких клиентов, узнала их потребности, вку­сы. Кому-то нравились пухленькие, кто-то без ума от каланчи, чтобы ноги росли от ушей, третий балдел от кругленькой попки и больших грудей. В ход шли все цвета: черные, рыжие, пегие, коричневые, серо-бурмалиновые в крапинку, но наибольшим спросом пользовались белявенькие. Надюшка приобрела четырех крашеных проституток.

Бизнес давал небывалые доходы. Девочки, прожженные профуры, зна­ли толк в сексе и обслуживали клиентов по высшему разряду.

— Ты, Надюшка, просто клад, — говорил Востриков, аккуратно склады­вая купюры. — Раньше за тобой подобной прыти я не замечал.

— Вы многое не замечали, Семен Кириллович, а жаль.

— Жаль, — эхом отозвался он.

— Где вы хранили деньги? — спросил Василий Александрович, вскинув проницательный взгляд на мужчину. — Это важно для следствия.

Востриков помедлил с ответом, через минуту признался:

— В стене был замурован сейф. Кроме денег, там хранилось золото же­ны, дорогие украшения.

— Кто-то догадывался о тайнике?

— Вряд ли... хотя однажды был случай, когда Надюшка зашла без разре­шения.

Востриков редко куда выходил из дома, стерег свое богатство. Он за­крывался в комнате, ложился на диван и прислушивался к пьяным разгово­рам, к притворным стонам девиц под клиентами, которые, сидя на них вер­хом, скакали резво лошадкой и дико визжали.

Вспоминались прошедшие годы, интимные куражи с проститутками. Но все держалось в строгой секретности, боже упаси, если узнают на рабо­те, докопается жена. Правда, она делала несколько попыток разоблачения, намекала на связь с секретаршей, но не пойман — не вор. Откровенно гово­ря, с Надюшкой у него ничего не было, он сам не знал почему. А ведь недур­на собой, фигура при ней. Возможно, пугала большая разница в годах, слу­жебное положение в исполкоме.

А она была не против завести сексуальный роман. Как-то зашла в каби­нет, было уже поздно и все разбежались по домам, сразу же поставила на стол бутылку шампанского.

— Семен Кириллович, выпейте со мной за день рождения, — Надюшка поставила рюмки.

Он смутился, пробормотал что-то нечленораздельное о ее красоте, что она молодеет не по дням, а по часам, разлил в рюмки шампанское. Сытным звонком стукнулись рюмки, губы потянулись к девичьей щеке, но она уме­ло подставила губы, слилась в страстном поцелуе, свободной рукой нахаль­но полезла в ширинку.

— Нет! — заорал он и подпрыгнул, будто его в задницу укусил шмель.

«Дурак! Какой же я был набитый дурак, что не воспользовался той об­становкой, своим служебным положением. Все блудят с секретаршами и не делают из этого трагедий...»

Востриков уже засыпал, когда услышал легкий скрип двери. Он открыл глаза и сквозь дрему увидел, что в комнату вошла Надюшка.

— Ты чего? — спросил он партнершу по бизнесу.

— Клиент с тугим кошельком был, только что ушел, — сказала она и про­тянула деньги. — Спрячь.

— Прямо сейчас?

— Ты меня боишься, что я украду? — Надюшка фыркнула, надула губ­ки. — Партнеры должны доверять друг другу...

Востриков замолчал, перевел дух.

— Вы при ней положили деньги в тайник? — спросил Абашкин.

— Нет... Я же не дурак.

— Она обиделась и ушла?

— Я попросил ее задержаться, — сказал Востриков. — Мы выпили за примирение.

— А потом занялись любовью? — догадался Василий Александрович, и в его глазах я заметил осуждение.

— Да... Мы занимались любовью.

Мы с начальником переглянулись.

— Может, партнерша умышленно затащила вас в постель? Вспомните что-нибудь особенное, какой-нибудь ее взгляд, жест.

— Мне было не до этого, — откровенно признался Востриков. — Она не­насытная баба.

— Надюшка еще с кем-то встречалась кроме вас? — спросил Василий Александрович.

— Не знаю... Кажется, нет.

— Кажется, это не ответ.

Востриков пожал плечами.

Надюшка крутила роман с оперативником из отдела ОБХСС. Жен­щина она была не промах, собой недурна, и заарканить в свои сети работ­ника милиции ей не составило больших трудов. К тому же оперативник был бабник, любил выпить, особенно на дармовщину. А у нее деньги во­дились.

На проделки Надюшки, каким бизнесом она занимается с Вострико­вым, оперативник закрывал глаза: ничего не вижу, ничего не слышу, нико­му ничего не скажу. Зачем гнать волну? Он же не совсем из ума выжил, что­бы лишаться лакомого пирога.

— Костик, ты меня любишь? — спрашивала Надюшка, ерзая под ним, за­драв ноги к потолку.

— Ага, люблю, — отвечал Костик.

Он думал о том, чтобы побыстрее закончить любовную игру в постели, но она хотела еще и садилась на него верхом, подражая девкам.

— А ко мне Востриков пристает, прохода не дает, — призналась однаж­ды Надюшка, чтобы возбудить в нем ревность. — Как выпьет, старый козел, под подол лезет.

Оперативник возмутился.

— Я его в бараний рог скручу! — заявил он. — Ты, любовь моя, обяза­тельно позвони мне, если станет опять приставать.

— Хорошо, — согласилась Надюшка. — Ты с ним поосторожней, прото­кол составь, чтобы он поумнел.

— Сделаю! — заверил оперативник.

— Вы на самом деле к ней приставали? — спросил Василий Александро­вич.

Востриков зачем-то надел шляпу, затем снял и принялся ее мять рука­ми.

— Я уже говорил, что она ненасытная баба, а я не в том возрасте, чтобы ублажать молодых.

Похоже, он говорил правду. Весь его уставший вид, худенькое тело и бесцветные глаза красноречиво выражали отношение к сексу.

Надюшка зашла с бутылкой коньяка. На ней был надет легкий халат, из- под которого откровенно проглядывало голое тело. Ничто не шевельнулось у Вострикова, не взволновало.

— Ты меня разлюбил, да? — захныкала Надюшка после первой же стоп­ки.

Востриков удивился ее глупому вопросу.

— Я вроде бы не признавался в любви.

— Даже так! — истерично закричала она. — Помогите-е!.. Насилуют!..

Не успел Востриков понять, что происходит, почему она зовет на по­мощь, в квартиру ворвались два оперативника. Они заломили ему руки за спину, принялись дубасить в четыре руки.

— Будешь знать, козел, как приставать к молодым, — приговаривал Ко­стик, усердно охаживая Вострикова кулаком. — По статье загремишь! Но сначала мы тебе яйца отрежем.

— Он же на ней одежду порвал, — сказал второй оперативник, с удоволь­ствием поглядывая на женские прелести потерпевшей, на обнаженные до бесстыдства ляжки.

Одежда, состоящая из одного халата, была порвана внизу, пуговица ва­лялась на полу и бросалась в глаза.

— Видите, пуговицу с корнями вырвал, новый халат не пощадил, вот до чего озверел, — пожаловалась Надюшка.

— Пиши заявление, — велел Костик потерпевшей. — Так, мол, и так, пы­тался изнасиловать.

Напуганный подобной развязкой, Востриков был ни жив, ни мертв. Вот это подкузьмила, сучка!

Надюшка заявление писать отказалась, ей стало жалко бывшего своего шефа.

— Пусть он даст слово, что не станет больше приставать, и я ему прощу.

Оперативник был настроен решительно.

— Не желаешь писать заявление, не пиши, хозяин, как говорится, ба­рин, — сказал он. — Но протокол на 15 суток я оформлю.

— В протоколе указано, что вы были в нетрезвом состоянии, оказали со­противление представителям власти, — сказал Абашкин.

— Наглая ложь! — вспыхнул порохом Востриков. — Ваши менты что угодно состряпают и им сходит с рук. Меня избили и я же оказался винов­ником, ну, прямо как в сказке, не битого битый везет. И потом он же не представитель власти, а любовник. К тому же из ОБХСС, а не уголовного розыска.

— Врач вас осматривал?

— А зачем? Он с ними в сговоре, одна шайка-лейка...

Освободившись из КПЗ, Востриков пошел домой. И пока шел, его не покидало чувство какой-то тревоги, чему он не мог найти объяснения. Впервые за свою жизнь Вострикова осудили на 15 суток, причем без доста­точных на то оснований.

Когда работал в исполкоме, ему приходилось выслушивать жалобы на сотрудников милиции, что грубы и бесцеремонны, что составляют липовые протоколы с липовыми свидетелями. Но он не придавал этому значения, полагая, незачем выслушивать бред падших людишек, этих дебоширов и скандалистов, женоненавистников, все они отбросы здорового общества, насекомые.

В одночасье оказавшись этим «насекомым», Востриков остро почувст­вовал, что он, в сущности, стал одним из них, без права на справедливость, на защиту своей чести и достоинства.

— Я хочу написать жалобу прокурору, — сказал он дежурному, надеясь, что так и будет. — Протокол на меня сфабрикован.

— Пиши хоть самому генсеку...

Лейтенант швырнул лист бумаги, серой и тонкой, подал пузатую чер­нильницу-непроливайку, чудом сохранившуюся со сталинских времен, и ручку с пером. В чернильнице плавали две дохлые мухи.

«Жа...» — загнутое перо подцепило в чернильнице муху, потащило ее по тонкой бумаге, смазывая слова, и вместо «жалоба» получилась «жа...ба». Востриков пыхтел, кряхтел над каждым словом и уже думал не о том, что писать, а как ему умудриться составить хотя бы парочку понятных слов, чтобы был в них смысл.

Смысл... Не в том ли, что, сунув чернильницу с дохлыми мухами и руч­ку с загнутым пером, дежурный откровенно поиздевался над ним.

— Написал? — с ухмылкой спросил милиционер. — Не забудь подпи­саться — насильник Востриков.

— Да пошел ты! — рявкнул Востриков.

Ему уже расхотелось писать жалобу, осталась шаткая надежда на спра­ведливый суд.

Из медвытрезвителя в кабинет судьи их завели строем, как баранов, с неумытыми рожами, с всклоченными волосами. Многие были с глубокого похмелья, таращили по сторонам зенки, не соображая, где находятся.

— Ты чего это на старости лет дерешься с милицией? — грозно спросил судья.

Правый глаз у него смотрел на Вострикова, а левый, стеклянный, похо­жий на рыбий, уткнулся в протокол.

— Из бывших, — пояснил милиционер. — Вы ему, Алексей Алексеевич, на всю катушку зафинтилите.

— Но позвольте... — промямлил Востриков. — Они врут, я прошу разо­браться...

— Говоришь, из бывших? — спросил судья милиционера. — Я ему, тира­ну, яйца на жопу натяну.

Уже и «рыбий» глаз таращился на Вострикова, ему стало не по себе, жутко.

Судья что-то написал в протоколе, размашисто расписался.

— Получай, тиран, все пятнадцать! — со смаком произнес он.

«Придурки! — негодовал Востриков, подходя к дому. Воспоминания о

суде усилили тревогу. — Мы же сами наплодили идиотов, шизофреников и теперь пожинаем свои плоды...»

Дверь квартиры была запертой. Он вставил ключ в замочную скважину, открыл. И тут же рванулся в комнату, где находился сейф. Он был пуст.

«Ограбила, сучка, нищим оставила! — Вострикова чуть было не хватил Кондрат. — Она подговорила оперативника, и они разыграли сцену наси­лия...»

Да так и было. Надюшка едва рот открыла, чтобы кричать о ее изнаси­ловании, а оперативники уже ворвались в квартиру. Обычно милицию не дозовешься, а тут... Случайно проходили мимо? Вряд ли. Им же никто не

открывал, значит, дверь была не запертой на замок, ее заранее подготовили. И сделала это Надюшка, больше некому.

— Есть второй момент, причем существенный. Костик оформил прото­кол о мелком хулиганстве, а должен был взять заявление от потерпевшей и начать расследование по факту изнасилования, но этого не сделали. Все верно, им было невыгодно, чтобы началось следствие, тогда всплыла бы правда и они наверняка погорели бы...

Этими ногами Востриков помчался в отдел милиции.

— Время упущено, но зацепка имеется, — сказал Абашкин, когда Вос­триков ушел. — При допросе Надюшки сделай особый упор на пуговицу.

— Василий Александрович, вы Вострикову верите?

— Да. Врать ему нет смысла. Все, о чем он тут рассказывал, я самым тща­тельным образом проанализировал.

«Когда бы он успел? — удивился я. — Востриков-то только что ушел...»

— Я часто веду прием граждан, — продолжал Абашкин, — приходится выслушивать жалобы на своих сотрудников. Бывает, что наговаривают, но, к сожалению, иногда озоруют ребята, пользуются служебным положением, к таким я принимаю самые строгие меры.

— У них жизнь не мед, — робко вступился я. — Над милицейской зар­платой далее куры смеются. А они ведь днями и ночами работают, жизнью рискуют.

— Это плохо, что зарплата мизерная, — согласился Абашкин. — Я всегда выступал и буду выступать за то, чтобы правоохранительным органам пла­тили как можно больше. — Он на минутку замолчал, погладил усы. — Пога­но, когда государство не заботится о своих верных слугах, не видит в нас твердую опору...

Он сам был в шкуре оперативника, знал, как пашут они, не считаясь с личным временем, зачастую без обеда, зарабатывая язвенную болезнь, нер­возность. Вот погодите, завтра будет легче, говорил он сослуживцам, своим товарищам, вот одолеем жуликов, бандитов, насильников и вздохнем, набе­ремся свежих сил. Это был самообман, он понимал, что самообман и реалии жизни повторялись с тем же откровенным цинизмом и пошлостью, пугая сводками совершенных преступлений, которые не уменьшались, а лезли по нарастающей. Не в силах что-либо изменить радикально, Абашкин тяжело переживал, чувствуя неуютность в душе. Он по-своему «бунтовал» — не щадил себя на работе, требовал от подчиненных безукоризненного испол­нения закона, внушал быть порядочными и тянулся к людям, терпеливо вы­слушивая их жалобы, принимая близко к сердцу их беды, возмущаясь него­дяями, подонками.

— При допросе постарайся поймать Надюшку на жадности и ее женской хитрости, — посоветовал под конец Василий Александрович. — Я уверен, ты справишься.

— Ну, на жадности, мне понятно, а как можно поймать женщину на хи­трости? — спросил я Абашкина. — Женщина тем хороша и коварна, что хи­трющая, спасу нет.

Василий Александрович добродушно улыбнулся.

Допрос Надюшки Хомяковой, а это была та самая женщина, которая на­хально ворвалась в кабинет начальника милиции, я начал с пристрастием:

— Будешь признаваться или Ваньку валять?

— Какую Ваньку? — захныкала Надюшка без слез. — В чем признавать­ся, начальник?

«Ого, уже начальник! Видать, еще та профура, огонь, воду и медные трубы прошла. Но мы тут, в милиции, не в лаптях ходим и кое-что петрим в женской хитрости. К тому лее нас крокодиловыми слезами не прове­дешь...»

Я решил сразу брать быка за рога, чтобы Хомякова не выпендривалась, не строила мне глазки.

— Пуговица на халате была срезана, что подтвердила экспертиза. — Я демонстративно положил халат на стол, показал место пореза. — Ты по не­чаянности зацепила халат за гвоздь и порвала, потом зашила черными нит­ками, так?

Она даже рот открыла шире варежки, вот до чего была удивлена во­просу.

— Откуда вам известно? — прокололась Надюшка Хомякова. — Костик проболтался?

— Ага, он.

— Козел! — Это уже была тигрица. — На мои деньги пил, жрал и меня заложил. Кобель ноздрястый! — истерично кричала Хомякова.

— Прекрати! Инициатива была в моих руках, мне осталось чуть-чуть дожать, и она расколется. — Рассказывай, как ты уговорила оперативника составить липовый протокол на Вострикова. Учти, в твоем положении единственный выход — чистосердечное признание.

Хомякова раздумывала недолго. Она сразу смикитила, что начальник милиции, у которого была на приеме и вешала лапшу на уши, ей не поверил. Иначе не стал бы он поручать расследование следователю, а отписал бы за­явление Вострикова Костику, и все было шито черными нитками, какими она пришила к халату ту злополучную пуговицу, хотя остальные были при­шиты коричневыми. Эх, знать бы где упасть!

— Когда я увидела в сейфе Вострикова деньги, то сразу же возникло же­лание их взять. — Хомякова тяжело перевела дух. — Но как выманить хозя­ина из квартиры? И я пошла к Костику...

Оперативник не доставил мне больших хлопот. Он понимал, раз Надюш­ка Хомякова арестована, значит, следователю все известно и врать — себе же во вред. Он «свой» человек, можно будет договориться полюбовно. И началь­нику милиции нет смысла раздувать кадило, порочить славные ряды мили­ции, его в УВД по головке не погладят за слабую воспитательную работу.

— С Надькой у меня были дружеские отношения... — начал оператив­ник.

— Любовные, — поправил я, — сексуальные в постели.

— Пусть так, — согласился оперативник. — Однажды Надюшка пожало­валась, что ее домогается Востриков, и попросила привлечь его к ответст­венности.

— Насколько я знаю, делами по изнасилованию занимается прокурату­ра, а не ОБХСС.

— Мы договорились, что Хомякова разыграет сцену насилия, а я со сви­детелем на ее крик о помощи ворвемся в квартиру. Я просто хотел попугать Вострикова.

Он все же врал, намереваясь уйти от ответственности.

— И тем не менее составил протокол по Указу о мелком хулиганстве, чтобы по коварному замыслу Хомяковой квартира Вострикова осталась без присмотра и было легче украсть деньги.

Оперативник молчал, как рыба. А через минуту без явной надежды спросил:

— Доложишь Абашкину?

— Доложу, — не стал я скрывать.

— Он же меня в бараний рог скрутит!

— Скрутит, — подтвердил я. — Не ведаю, говорил ли Дзержинский сло­ва, но вполне согласен с тем, что у чекиста должны быть чистые руки. Для Василия Александровича это не пустой звук, он сам чист и требует того же от подчиненных. Я тебе не завидую, когда он вызовет на прочистку мозгов...

Оперативник ушел, низко опустив голову.

Я доложил Абашкину о результатах расследования, что Хомякова при­зналась в краже, и даже похвастался, как умело раскрутил преступление. Но он на последние слова, казалось, не обратил внимания и как-то загадоч­но посмотрел на меня.

— Я тебе говорил, чтобы ты запоминал каждую мелочь, любую деталь? — спросил Абашкин.

— Говорили...

— Вспомни эпизод, когда оперативники ворвались в квартиру, на Хомя­ковой был порван халат.

— Ну вспомнил...

— Так вот, пуговица на халате была аккуратно срезана.

Я так задумался, что не сразу сообразил, как удачно слова Абашкина совпали с моими мыслями. Но тут же опомнился, и удивлению моему не было границ.

— Сказать честно, Василий Александрович, я поражен, я просто ушам своим не верю. Как вы догадались, что пуговица была заранее срезана?

— Когда Хомякова сидела у меня на приеме и старалась внушить, что Востриков ее домогается, я увидел на лице растерянность и даже боязнь, хотя она пыталась это скрыть. Уже в те минуты я решил поговорить со вто­рым оперативником, якобы свидетелем, который был лицом незаинтересо­ванным. Он с удовольствием разглядывал полуобнаженную Надюшку и не мог не заметить, что ниток на пуговице и на самом халате не было. А ведь в пылу сексуального домогательства пуговицы рвут с нитками.

— Дотошный вы, Василий Александрович! Поговорили с Хомяковой и, как говорится, не отходя от кассы раскрыли преступление.

— Почему я, ты же похвастался, что сам докопался?

— Э-э, нет.. сейчас, Василий Александрович, я вас поймал на одной де­тали, учеба пошла мне впрок.

— На какой детали? — удивился Абашкин.

— Вы сказали в самом начале: обрати особое внимание на пуговицу. А это был ключ к раскрытию преступления.

— Молоток!..

Мы дружно расхохотались. Вошла секретарша Светланка, уставилась на нас непонимающими глазами, мол, начальник и подчиненный, а веселят­ся, будто друзья детства.